Ну что, Двадцатьвторой, ссука ты кровавая….
Уходишь? Уходишь. Про уходящий год, кажется, нужно хорошее писать. Да где ж про тебя хорошее -то найти?
А ведь как хорошо всё шло… Тихий такой, спокойный, ламповый Двадцатый ковидно-локдауновый, Двадцатьпервый масочный, и тут - ты. Здрасссьте.
Самое страшное в тебе, Двадцатьвторой, что ты задавал вопросы, на которые не у всех хватило сил ответить. А вопросы-то не шуточные, про самую глубинную суть человека, про разницу между добром и злом, про «где верх, где низ»!
Вот, знаешь, были рядом люди, кажется, родные люди, свои в доску. Но пришёл ты – и что прикажешь делать, если по самому главному вопросу: «Что есть добро, а что зло?» мнения разошлись.
Скажи, Двадцатьвторой, ты ведь специально так придумал, чтобы ответы на эти вопросы резали по живому, поперёк друзей, и чтобы душу в клочки… Ведь специально, правда?
И ответы, как всегда, есть двух типов - простые и сложные. Давать сложные ответы на твои вопросы – и не просто, и страшно, и наказуемо. Зато за простые – всеобщий почёт и уважение. Ну да простые ответы – они всегда такие…. Простые.
Вот и смотришь на совсем недавно родного человека – и думаешь «Старик! А как так вышло-то? Ты же такой умный был, и честный, и надёжный. А теперь - подлец, как есть подлец!» И понимаешь, что он смотрит на тебя, и думает то же самое, слово в слово.
Помнишь, Двадцатьвторой, когда тебя встречали, кто-то поднял тост: «Что бы в следующем году мы не увидели в прицеле друг друга!». Не сбылось. Увидели. Спасибо, что пока не в настоящий, а так, в воображаемый.
О. Нашёл, за что поблагодарить! Спасибо, что никого из близких совсем не забрал, в мать сыру-землю. Но, боюсь, и это не за горами.
В общем, ладно. Прошёл ты, Двадцать второй, и ладно. Приходит Двадцатьтретий (Боги, дайте, чтобы не последний для этого маленького шарика, а!).
Поехали.
Рвись – не рвись, но он не пустит тебя, проси – не проси
Звёздною фрезой распилена планета вдоль по оси
Нам теперь узнать бы только, на какой из двух половин
Будет наша остановка – Вальс Гемоглобин